Рассказы

Скорпион

В Усть-Куте, по  ул. Новая 20, жила моя бабушка, у которой я гостил, когда мне было 2 года;  хорошо помню дом, двор, железную дорогу, овраг, в котором, как мы верили, жил огромный скорпион. В том доме, которого сейчас уже нет на картах, бабушка кормила нас пельменями, и, стоило лишь ей отвернутся, как из под стола ко мне на колени вскарабкивалась Рыжуха. Вечно голодная дворняга, похожая на лису, жадно  хватала все до чего могла дотянуться, шумно спешила обратно под рясу свисающей скатерти, лязгая по деревянному полу каменными ногтями. Иногда бабушка уличала ее и нам обоим доставалось.

Во дворе стояли качели. Казавшиеся высокими и худыми они тянулись  в серое, дождливое небо. В Усть-Куте небо  всегда было серым. Ниже дома, ковром до самой железной дороги, рос клевер, и кто-то рассказал мне про четырёхлистник.  

В подъезде дома тогда стоял неприятный запах прогнивших половиц, канализации, хлебной браги и табачного дыма. Скрипели половицы второго  этажа, жужжали мухи, и мне казалось, будто бы все люди, живущие здесь, осознают временность и краткость своего пребывания в этом доме: дом умирал. Это чувство, которым я заболел в 2 года, сегодня от близости вдруг обострилось, переросло в хроническое, требующее методического лечения. Мне хочется вернутся туда, в Усть-Кут - место, где началась моя память, на пустырь с которого можно увидеть железную дорогу, ковер из светло-пурпурного клевера,  овраг, в котором 27 лет назад водился так и не виданный всеми огромный скорпион.

Качели, или сказка на ночь.

Здесь, в Чечне, наступило пятое время года: кругом, до самых высот все зелено, но по-прежнему остается прохладно. Холод к утру выпадает особым промозглым туманом, который висит до позднего вечера. Но бывает, что днем пробивается солнце и сразу становится по-летнему тепло.

- Однажды, совсем недавно, мой нос стал чувствовать, и я, конечно, сразу услышал аромат нектара и летнего разнотравья, и в голове воскресли деревенские летние образы. Знаете же, запах, как и музыка, умеют хранить свои воспоминания. И я следом вспомнил про качели.

Я еще не говорил про качели? Не может быть! Что, правда?

Тогда расскажу вам одну, ну почти, сказку, ту, про Старый Дуб.Усаживайтесь поудобнее в клетчатый плед, я хороший рассказчик, если дело касается вечерних бесед за кружкой горячего молока.

Однажды мы провели неделю в Черемушках, той самой деревне, где всего-то жилых домов три двора. Мы были студентами, кажется, второго курса. Я был опасно молод и не курил трубку, и меня не донимал кашель и судороги перед сном: я спал с вечера и до раннего утра беспробудно и засыпалось мне очень легко.

У нас было много свободного времени, и мы беззаботно разъезжали в то лето по детским лагерям вожатыми, а когда устали от смен, приехали в заброшенную деревню Черемушки, где на лето заезжали ее бабушка с дедом, ведущие тихий и уединенный образ жизни. В этом была какая-то поэзия и проза их жизни: жить под старость лет в счастливом одиночестве на лоне природы. Они не хотели менять традиций и зимой страшно скучали по своей даче, второму дому.

Мы были королями, во всяком случае, нам так казалось: могли выбрать любой дом, который приглянется и остаться в нем на ночлег. Нам было из чего выбирать: не меньше трехсот домов, часть из которых была в сносном состоянии. Дома стояли нетронутыми и не разграбленными. В них встречались домашние библиотеки, куча фарфоровой посуды, невиданные детские игрушки, редкие и странные столовые приборы, винилы, советская мебель. Все это стояло в пыли и паутине. В некоторых домах весь потолок был залеплен гнездами ласточек, которые мятежно носились над нашими головами, стоило только приблизиться к их жилищу. Брошенные хозяевами кошки одичали и превратились в диких и неручных. Иногда они выскакивали из своих домов и с шипением пробегали мимо. Один раз на нас вылетела дикая свинья, и мы перепугались до смерти и больше не ходили в ту сторону.
В давние времена Черемушки были заветной мечтой всех садоводов. Люди стояли в очередях на получение дачи. Но потом Колеса Истории провернулись, и людям стало накладно ездить от дома в Черемушки за 30 километров вглубь приморской тайги. И с тех пор Черемушки зажили своей собственной жизнью.

Дороги быстро заросли по грудь, домики спрятались в пышную приморскую зелень, в пруду и ключе развелись раки. Повсюду к небу тянулись пышногрудые пионы, длинные стрелки дельфиниумов, альпийские астры. В лучах летнего солнца зелень мешалась с голубоватыми полутенями. В воздухе стоял горький вкус полыни вперемешку с медом и летним зноем. Все заборы и изгороди обросли виноградом.

Мы развлекались как могли. Ловили раков, собирали малину, лазали по чужим огородам. Это было беззаботное время. Мы были как дети. Ночевали в разных домах, лазали на чердаки. Нам всюду чудились секреты и тайны, и мы хотели поскорее узнать все об этом мире.

Однажды мы пошли на пруд, но свернули на неизвестную дорогу, которая вдруг стала подниматься круто в холм. Когда стало ясно, что мы ошиблись, решили не сворачивать и подняться на вершину холма, чтобы увидеть деревню с высоты. На вершине холма стоял Старый Дуб, а с высокой могучей ветки свисали кем-то увязанные качели на двух крепких канатах между которыми была растянута волейбольная сетка. Это была настоящая подвесная кровать с огромным радиусом колебания. Раскачивались качели долго и тяжело, но потом так же долго останавливались.

Мы обрадовались случайной находке и отправились на пруд.

А к вечеру после бани на даче у стариков, нам пришла совершенно детская затея: принести надувной матрац, чтобы разместить его на качелях, взять с собой плед, бутылку вина, немного фруктов и устроить романтический вечер. На закате мы вернулись к Старому Дубу.

В ту ночь было полнолуние; кругом все залило серебристым светом. Пели ночные цикады и ближе к полуночи перед нами раскинулся океан ночных светлячков. Во время полета они мигали, словно подавали тайные сигналы. В глубине тайги гавкали лесные козы, слышались крики и уханье невидимых ночных птиц. Все казалось загадочно-прекрасным, диковинным; казалось, что мы стали случайными очевидцами чего-то астрального и древнего, такого, что невозможно описать словами.

Та ночь была ночью клятв. Мы поклялись, что на склоне лет, как и бабушка с дедом, останемся жить тут и умрем в одну ночь во сне. Наши тела растворятся в воздухе или станут нетленными монументами, которые никто никогда не найдет. Мы умрем взявшись за руки.

Потом мы занялись любовью, потом лежали голышом взявшись за руки на надувном матраце, вдыхали сырой прохладный воздух и смотрели как раскачивается звездное небо над Старым Дубом. И всякий раз как качели опускались вниз, у нас обоих щекотало в животе.

И мне кажется, что я запомнил все, что было связано с тобой. Все твои слова до сих пор у меня в голове, а все наши мечты останутся со мной и после моей одинокой смерти обязательно превратятся в ночных светлячков.

Тут он закашлял. Закурил трубку. И сказал чуть слышно, себе под нос:

- Одно я только сейчас никак не припомню: за что же так сильно тебя любил.

( 1 мая 2014 г, Чечня)

Летающий мальчик

Хотел рассказать вам множество подробностей, но все мои истории слишком липкие и тянучие, как сироп. Поэтому, начну с блинчиков со сметаной. В столовой подают замечательные блинчики. Хочешь пять, хочешь десять. Со сметаной, вареньем, сгущенкой, топленым сливочным маслом.

Долька лимона в чашке чёрного кофе утонула; за окном бушует циклон с обильным снегопадом и ледяным ветром. Парализованы дороги, не летают самолеты, стоят железнодорожные составы. И на руках у меня два билета на утро, которые так и останутся просто билетами. Это и так ясно.

Еще немного и ветер сорвет мой вагончик с земли. И я, печально глядя в окно, увижу, как побегут перед глазами фонарные столбы и автозаправочные станции, белоснежные нити автодорог и секретные лесные тропинки. И чужие, прочноусаженные дома.

Одна девочка из начальной школы покажет на меня пальцем в окно, потому что ей еще не приходилось до этого видеть летающих мальчиков в маленьких столовых, но учительница лишь бросит на нее строгий взгляд.

А как надоест, я, пожалуй, засну. С черного кофе всегда хочется спать; это из-за лимона. Посмотрим, где придется проснуться утром.

( 31 января 2014 г, Чечня)

Горихвостка и Кунжут

Неожиданно в первой декаде декабря пришли морозы. Мы, разочарованные этим фактом, - хоть и все бывалые тундровики и через одного полярники до мозга костей, - пожали плоды легкомыслия. Уличные трубы все как одна позамерзали (а где и полопались), душевые и уборные стали работать с перебоями, и вся жизнь сжалась до одного квадратного метра в углу кабинета – там, где стоит тентовый обогреватель.

Небывалые морозы, какие впрочем, встречаются тут в феврале, крепко и надолго осадили нашу базу. Первых два дня было даже весело, все ждали потепления и не унывали: то вспоминали Север, то морозы за минус пятьдесят, то тундру, то белых медведей. Но ожидание пресытилось, рассказы стали нагонять тоску.

Однажды курю возле кабинета и вдруг прям под ноги, словно с неба, упала краснобрюхая горихвостка. Не просто, знаете ли, села рядом - может у меня в кармане есть немного облепихи, - а упала в ноги, завалилась на бок, вытянула одно крылышко, и показала прижатую дрожащую лапку со скрюченными ниточками-коготками. Перевалилась на другой бок. И снова. Встрепыхнулась потом, вспыхнула-мелькнула рыжеватой грудкой, и нырнула под мой кабинет, стоящий чуть выше земли на двух бетонных шпалах.

Я вернулся, открыл тумбочку, достал печенье с кунжутом – все равно не ем, а угостить некого - потолок его офисным сшивателем, рассыпал у двери, и дружба заладилась. Утром иду – лежит горихвостка на боку поджав лапку. В обед, как потеплеет, – скачет прям под ногами вот-вот наступлю; танцует горихвостка свой кавказский танец с гордо задранной головой, пляшет с ноги на ногу, да с пируэтами в воздухе у самой земли.

Нет, прошли, конечно, морозы, и оттаяли трубы, и даже вспомнил я, кажется, что тот кто про белых медведей громче всех говорил, северней Инты и не бывал никогда. Я тоже северных мишек не видел, но вот кому расскажу теперь, что для меня кавказская горихвостка танцевала, не поверят, - ну, сами посудите, с чего бы вдруг? Уж не позорился бы.

(22 декабря 2013 г. Чечня)

Сонный сачок

А я вот по вечерам, гуляю по песчаному берегу моря; шумят салатовые волны, плывут одуванчиковые облака, и во время отлива изгиб каменистого перешейка отражается в мокром песке. На камнях вздрагивает остов брошенной лодки, а морские волны, кажется, сходят с утренних этюдов не похмелившихся курортных маринистов. И от того иногда с этих же пляжных берегов сюда залетают несколько белых чаек, хотя громко кричать им пока не разрешается, только вдали от берега.

Тут же, встречаются самые причудливые интересности: например, в воздухе вдруг услышатся отрывки удивительных стихов или доносятся ветром несуществующие песни на несуществующих языках, и как жаль, что совсем ничего нельзя взять с собой, чтобы пересказать и перепеть другим людям - вот, тебе, например.

Бывает, что я нарочно повторяю стих чтобы не забыть, и вдруг неожиданно вздрагиваю, просыпаюсь в своей маленькой гипсокартонной комнатке, где за темным окном уныло и всё о своем скрежещет холодный ветер ночного декабря; и пойманные руками ямбы звучат уже набором несвязанных слов – и глупо и бессмысленно; и я разочарованно поворачиваюсь к стене на правый бок, подминаю горячую с двух сторон подушку, и возвращаюсь обратно.

И все же я с детства твердо уверен, что море это существует, и песни и стихи - прекрасны, слагают и поют их какие-то счастливые люди; да и портятся рифмы, лишь от того, что ловлю их для тебя голыми руками, как бабочек, а не специальным сонным сачком.

(15 декабря 2013 г., Чечня)

Комбэки

Пыльная была тогда осень; противная. Дымила труба поселковой котельной, лес позолотел, речка посинела. Теперь небо в ней казалось ледяным; словно в магическом зеркале виднелась в первых льдинках седая старуха-зима, морозы прятались за сопкой, и по ночам украдкой спускались вниз, в долину, на разведку. Лето пятилось куда-то далеко от этих мест, из года в год не обещая вернуться. Осенью всегда кажется, что все в жизни – в последний раз. От этого и безмерное чувство потери. Нельзя влюбляться осенью, подумал он.

Они шли по пыльной сухой дороге. Он и она. Вот уже началась школа, и после долгого лета, - а в детстве оно длится почти пол года, может даже чуть больше, - они соскучились друг по другу. Болтали, делились впечатлениями. Наконец добрались до Земфиры и «Ромашек».

- А что такое комбэки? – спросила она.

Ему же было стыдно сказать, что он не знает, и поэтому он соврал:

- Ну, это когда человек выпендривается.

Но разговор он этот запомнил на всю жизнь. Особенно про комбэки.

И вот спустя много-много лет, - когда лето длится месяца два, может даже чуть меньше, - он снова вспомнил про Земфиру и Ромашки; услышал песню в такси, и вспомнил. Рядом лежал чемодан с вещами, во внутреннем кармане - обручальное кольцо, которое он хотел еще утром вышвырнуть в окно, когда они ссорились, но передумал почему-то. Может, не верил ей, может, не верил себе, может еще чего, - фиг знает этих мужчин, что они там себе думают, когда собирают вещи и уходят.
Многолетняя загадка разрешилась сама собой - услышал, спустя столько лет и сразу все понял про комбэки – это, наверное, от того, что в его жизни этих самых come back’ов было целое ведро с горсточкой.

Таксист нервно спросил с хохлятским акцентом:

- Так куда едим?

Он что-то ответил, машина тронулась, за окном пролетел жухлый кленовый лист, за ним погнались несколько голубей.

«Это когда человек выпендривается» - подумал он еще раз.

(1 декабря 2013 г., Чечня)

Бельевая веревка

Снегом засыпало все, что можно; где-то оборвало провода, и мы весь вечер просидели при свечах и в холоде. В детстве вот, было очень хорошо сидеть без света - может быть, даже школу отменят; но сейчас это совсем уже не то. Приходишь домой вечером, уставший, замерзший, голодный, а дома темнота, холод, и керамический чайник совсем уже остыл; капает с крана холодная вода, за окном сыпет снег, с улицы по стене стучит бельевая веревка, дверная ручка обледенела, наросла на ней глыба льда - все занято своим делом, один ты решил, что на сегодня хватит работать. Разулся у порога, сел на стульчик и вдруг стало обидно, и от холода чувствуешь себя каким-то несчастным в этой темноте; разулся ведь вроде – но почему то до сих пор не дома. Опять тебя обманули. И вода с крана, - кап-кап-кап, - вторит твоему настроению раненой птицы выбитой из стаи.

Понимаешь, как много для человека значит уют, тепло, дом. И чтобы вода не капала с крана, и чтоб керамический чайник всегда был горячий. А то, что ручка обледенела, это даже хорошо, это по-северному, по-родному, по-нашему. И пусть стучит за окном бельевая веревка; северный ветер всегда приносит мои лучшие летние сны.

(4 декабря 2013 г., Чечня)

Калейдоскоп из шести зеркал

В Грозном по-приятному прохладно. И вот моя первая осень – не осень; закончилась. Я не тоскую, не грущу, не вижу различий, а просто живу, радуюсь тому, что пришел декабрь, и встречают меня не его морозы, а легкая курточка и туфли; отступившая болезнь; солнце; элементарные вещи которым даешь новую цену… Совсем не хочется снега, я его еще насмотрюсь, а хочется увидеть Чечню ранней весной, в цвету, в горах, в голубых сонных утренних переливах акварели по мокрому фактурному листу ворсистой бумаги. Там выше – альпийские луга, вкус горного воздуха смешанный с облаками и голубым небом, тысячным разнотравием, разноцветием, разнопением. Я видел эти места еще давно, в пять лет, глядя на солнце в маленький синий советский калейдоскоп из шести зеркал.

Летят за окном бордовые листья высушенные солнцем, закаленные легкими морозами, ложатся вдоль больничной дорожки, по всему саду со скамейками и тропинками для гуляния. Две голубые ели за окном прижались друг к другу, сдружились, сплелись, свыклись; срослось сведенное судьбой; все упрямится, но все срастается; и вот ты не можешь теперь жить без того, от чего жить раньше не хотелось. Меняются полярности, полюса шлют друг другу координаты смещения; маленькому человеку совсем-совсем ничего не понятно, в этом мире тихих нот души, пока единожды все не станет на свои места. Сто лет эти ели спешили вперед, вверх, к солнцу, кто быстрее, а все для того чтобы сейчас стоять обнявшись друг с другом под старость лет.

Снова беременная больничная кошка ждет меня на пороге, мурчит, просит внимания и ласки; там, в больничном подвале на брошенном венике спят двое подрастающих котят.

Я отправляюсь на прогулку в Грозный, сбегаю с больницы на три часа, гуляю по рынку на котором есть все, выхожу на площадь «Минутка», спускаюсь по улице вниз к "Грозный-Сити" потом еще дальше, к «Сердцу Чечни». Настроение воздушно-ватное, радужное; тишина и мирная жизнь; мысли и эмоции без напряжения льются в записную книжку; вспоминаю, когда последний раз был так свободен как сегодня. Наверное, лет в пять, глядя в маленький советский калейдоскоп из шести зеркал.

(1 декабря 2013 г., Чечня)